(Добрый день, друзья!.. Простите, что опоздала: но вы знаете, лучше поздно, чем никогда, как говорят и русские и англичане. Осталось десять минут, и я думаю, что этого достаточно для начала!.. Меня зовут Амалия Викторовна!)
Ошарашенные, мы все встали.
Мы с Валей должны были встретиться на трамвайной остановке, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня — хоть режь. Васька — тык-мык и отступил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой…
И вдруг я увидел Валю. Держа сумку за спиной, она пристально оглядывалась. Я приблизился сзади и громко кашлянул.
— Ой! — вскрикнула она, испуганно обернувшись. — Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось!.. Слушай, а вдруг встретится Амалия Викторовна и спросит, куда ты идешь?
— О, мы же сегодня познакомились с ней.
— И как?
— При знакомстве ничего, а вот что дальше?
— И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! — предостерегла Валя.
— Это у всех так — хороши, пока учишь! — знающе рассудил я. — Дай мне сумку, — сказал я по-английски.
— О, возьми! Спасибо! Ты молодец!.. — тоже по-английски ответила Валя, отдавая мне сумку. — Итак, продолжаем… Разговариваем только на английском языке.
— Давай! — неохотно ответил я по-русски.
— Если ты хочешь знать чужой язык, будем говорить только на нем.
— Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! — выпалил я.
— Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! — Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой, красивой женщине и, задержав ее, спросила по-английски, который час.
— Что, девочка? — как бы очнулась женщина, — Извини, голубушка, не понимаю, — и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
— Нет, так я не смогу!
— Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! — заверила Валя. — А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
— Дома никого?
— Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую — я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
— Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
— Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! — Она протянула руку. — Не дернет?
— Нет.
— Ух ты, большеротый! Ух, смешной! — ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. — У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
— Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car — каждая машина!
— Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах — тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рыцари» — по-английски звучит так же, но перед «n» стоит немое «k» … Так что мне остается малость разбудить тебя.
— Буди, — с улыбкой сказал я.
— И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «k», и сел в кресло.
— А почему не включаешь?
— Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
— Как это? — удивилась Валя.
— Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. а сейчас — в общей!.. А вот у отца!.. А это — в ванной! — пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
— Тоже Мебиус? — спросила Валя.
— Нет, кресло. — И я показал кнопки.
— А-а! — протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. — Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
— Что-то много во мне спящих! — я усмехнулся: — И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
— Ну-ка! — Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
— Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! — Она выпрямилась и прошлась по комнате. — А это кто, твой дедушка?
— Нет, физик Эйнштейн.
— У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет — мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
— Так лучше?
— Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
— Это же не изобретения, а просто дела.
— Ну, делатель! — подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. — Но Мебиус лучше всего. — Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. — Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! — проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне — не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. — Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
— Сейчас! — Я набрал номер Зефа. — Мишка, брякни мне!
— Зачем?
— Меба чиню. Брякни разок!
— Давай.
Я выдвинул верхний ящик стола, чтобы виден был маг. Телефон зазвонил. В роботе щелкнуло, и одновременно вздернулась рука с трубкой, и пошел маг.
— … уточку!.. Квартира Эповых, минуточку! — Квартира Эповых!.. Квартира Эп… — щелчок, трубка упала в гнездо, и все замерло.
Валя страдальчески смотрела на вскрытый маг. Я понял, что сейчас она видит не магнитофон, а вырванный из живого Мебиуса кишечник, и закрыл стол.
Она вздохнула:
— Бедняга!.. А кроме этого он что-нибудь умеет? Переводить, например, с английского?
— Пока нет, но если научить…
— Сначала я научу безжалостного хозяина. Все, Аскольд, давай заниматься, а то ничего не успеем!
Валя сказала, что лучше начать с уроков, чтобы потом не беспокоиться о них. Я согласился. Мы сели за круглый стол, как министры враждующих стран, и разложили учебники… Я не смотрел на Валю впрямую, но видел все ее движения, и мне было приятно знать, что в любой миг я могу посмотреть прямо и увижу ее не в воображении, а тут, в метре от себя… Мозг мой работал какими-то импульсами: я то удивительно четко все понимал, то вдруг все обрывалось, даже цифры и буквы уплывали из фокуса и пропадали вовсе. Тогда я прикрывал глаза ладонью и тайно глядел сквозь пальцы на Валины брови, ресницы, тонкий нос и на губы, которые то шевелились просто так, то аккуратно поигрывали разлохмаченным кончиком косы… В один из моментов сосредоточенности передо мной легла бумажка с цепочкой слов. Я прочитал:
«Аскольд — ask old — спроси, старый!»
Усмехнувшись, я ответил:
«Что спросить, молодая?»
«Что хочешь!»
Откуда-то из глубины тела ударил жар, как в школе, когда я огрел Зефа папкой, и я, чувствуя, что невыносимо краснею, вдруг написал:
«Хочу поцеловать тебя!»
Я написал это и в шутку и всерьез и целиков вверился Вале: если примет в шутку — я спасен, если всерьез… она вскочит, швырнет в меня тетрадки и уйдет. Не поднимая головы, я передвинул бумажку и плотно, до звона в ушах, зажмурился, ожидая реакции — шума, падения стула или, может, шлепка по башке, но время тянулось космически медленно, я не выдержав пытки, открыл глаза — бумажка уже лежала передо мною.
«Когда?» — прочитал я, и новая волна жара окатила меня: слава богу, шутка принята!
«Сейчас!» — смелее приписал я. «Нет, в пять часов!» — ответила Валя.
Не стесняясь — шутить так шутить! — я обернулся к ходикам — без десяти пять — и весело глянул на Валю, думая встретить ее насмешливую улыбку. Но Валя не смотрела на меня, она преспокойно учила. Я словно ожегся и отвел глаза. Конечно, чему тут улыбаться! Шутка до того глупа, что дальше некуда!.. Пристыженный, я уткнулся в историю и, буксуя на фразе о борьбе Плеханова с народниками, стал разносить себя в пух и прах!.. Говорил, держись, так нет, шутить полез, Мольер! Ну и моргай теперь!.. Правда, время шутки еще не истекло, может, именно в пять Валя простительно рассмеется и развеет эту дурацкую неловкость. И в голове моей тотчас заработал неведомый счетчик, отщелкивая секунды и минуты. На Валю я больше не смотрел — ни тайно, ни явно. Я, как НЗ, хранил этот последний взгляд, который виновато-конфузливо брошу на нее, когда часы ударят… Сначала в ходиках пробудится жужжалка, и лишь потом забьет важно и раскатисто. Несколько раз мне уже чудилось это жужжание, и я вздрагивал, но это машины проносились под окном, а настоящее жужжание я прозевал — часы ударили вдруг.
